В сентябре 1942 года, в труднейшие дни нашего отступления, Василий Гроссман прислал со специальным корреспондентом «Красной звезды» записку, где просил приютить Андрея Платонова, взять под свое покровительство этого замечательного, как он выразился, писате
ля, который беззащитен и неустроен. Вскоре ко мне в кабинет зашел Андрей Платонов — высокий человек в простой солдатской шинели, какую носили в ту пору не только военные, но и гражданские лица. Шинель сидела на нем мешковато, и вообще он показался мне сумрачным, но это было только первое впечатление. Его голубые глаза, светившиеся из глубины, говорили о человеке незаурядном. Что я знал о Платонове? Знал, что в тридцатые годы его честная, правдивая повесть «Впрок» вызвала неудовольствие Сталина...
Андрей Платонов был зачислен специальным корреспондентом «Красной звезды» с окладом тысяча двести рублей. Конечно, по тем временам это были деньги. Мы условились, что никаких оперативных заданий давать ему не будем, просто советовали ему наблюдать на
фронте, в войсках, боевую жизнь и писать о том, что ляжет на душу.
Его одели в военную форму, на петлицы прицепили по капитанской шпале, и отправился Андрей Платонович на фронт к героям своих будущих очерков. Платонов был человеком мужественным, самоотверженным. Он обходил штабы фронтовые, армейские, даже дивизионные, не задерживаясь там, а свой путь держал в полк, в батальоны, в роты, в окопы, в блиндажи наши, встречаясь с героями своих очерков, вел с ними беседы, составлял анкеты, брал интервью. Но Платонов любил слушать. Через отдельные реплики, слова он понимал, чувствовал настроение бойца, его душу. Вот почему он и рвался на передний край, где по-настоящему можно было увидеть боевую жизнь и людей в экстремальных условиях.
Вспоминал такой факт. Вместе с нашим боевым корреспондентом Павлом Миловановым приехали они в дивизию генерала Красноглазова, которая вела очень сложный бой в так называемом «слоеном пироге», — обстановка была не ясна даже генералу. Он корреспондентов не пускал, запрещал появляться им в полках. Вышли они из блиндажа генерала, Платонов говорит: пошли, мол, в полк, в роты, в этот «слоеный пирог». Досталось им немало, конечно, но Платонов оставался Платоновым, и Милованов с ним ничего не мог сделать... Шли бои на 1-м Белорусском фронте в направлении Могилева. Командующий дал одноместный самолет, Милованов сел, чтобы отправиться в район боев. А Платонов тоже увязался и стал настаивать, чтобы его взяли. Тогда выпросили они от командующего двухместный самолет, и вскоре мы получили от Платонова подряд три очень интересные оперативные корреспонденции: «Наступление на Запад», «Дорога на Могилев» и «В Могилеве». Я говорил, что мы не рассчитывали на оперативные его корреспонденции, а здесь он обогнал всех наших оперативников, и все его корреспонденции были напечатаны в день освобождения Могилева.
Помню, зашел ко мне Андрей Платонович, я говорю ему: «Андрей Платонович, на вас поступили жалобы». Он повел плечами, лицо его вытянулось. Я ему говорю: «Жалуются, что вы лезете куда не надо. Иногда даже больше, чем надо корреспонденту, и больше, чем мы требуем от него». Он рассмеялся и сказал, что эту жалобу он переживет. А потом стал объяснять, что, мол, не может писать о войне, если своими глазами ее не видит. Больше того, сказал, что не имеет права писать о войне, о солдатах, если с ними не переживал все трудности и опасности войны. А это может быть только рядом с солдатами. Его объяснение импонировало нам, ибо мы считали это законом жизни наших корреспондентов, и Платонов достойно, может, даже больше, чем нужно, его выполнял...
Как-то он приехал в полк. Ему рассказали о герое прошедшего сражения. Он заинтересовался. Ему говорят: сейчас мы вызовем его из роты, и вы, мол, с ним поговорите. Андрей
Платонович категорически отказался вызывать: «Нет, я пойду к нему сам». Он считал невозможным вызывать человека с передовой, чтобы не подвергать жизнь журналиста опасности. Он, как правило, никогда не ездил в легковой машине. У нас везде, в каждом корпункте была машина, и, конечно, его усаживали, но он не садился: «Нет, поеду попуткой». А ехал попутной машиной потому, чтобы лишний раз побыть с солдатами, хотел слушать их, видеть их.
Он был человеком скромным, молчаливым, открыто свои чувства почти не проявлял (не каждому, во всяком случае). Бывало, зайдешь в редакционную комнату. Там сидят два человека: Андрей Платонов и Василий Гроссман. Сидят и молчат — молчуны были. Не тревожишь их, уйдешь потихоньку...
В «Красной звезде» работали Толстой, Шолохов, Эренбург, Симонов, Павленко, Тихонов, Катаев. Всех не перечислишь. Работали дружно, отношения были не такие, как бывало в Союзе писателей. И отношение всех этих писателей к Платонову в газете было самое доброе,
сердечное. Его очерки отличались тем, что в них была правда войны, правда жизни. У него не было полуправды. Он писал правду жизни, а на войне — и правду смерти. Не было у него выспренних фраз, не было ура-победных восклицаний. Он писал, как и жил, достойно и честно, не скрывая того, что пришлось пережить и живым, и мертвым.